Удушающее отсутствие приватности

Стены палатки из нейлона очень тонкие.

Наши соседи жили всего лишь в метре от нас, хотя мне казалось, что они намного ближе. Палатки на стадионе Ярмук стоят вплотную друг к другу – настолько, что я беспрепятственно слышу, что там происходит.

Однажды ночью мой сосед решил помыться. Я слышала, как наполняются ведра, как плещется вода, даже как расстегиваются молнии.

Затем последовали споры и разговоры – в основном они крутились вокруг еды.

«Это моя порция – не притворяйся, что вчера ты не съел добавку!»

«Мы стояли в очереди несколько часов, и теперь для моих детей ничего не осталось – разве это справедливо?»

Жизнь людей разворачивалась прямо рядом со мной, ведь нас разделял лишь тонкий кусок ткани, которого едва хватало, чтобы разграничить пространство, не говоря уже об уважении нашего достоинства

От палатки к палатке разные шумы перетекали друг друга, но каждый звук был отчетливо слышен – даже тишина.

Так же, как и я слышала все, что происходит у них, они слышали то, что происходит у меня. Соседи знали даже то, что мы шепчем друг другу на ушко, или как плачет наш проснувшийся малыш. Они даже были в курсе, удалось нам достать еды в тот день или нет.

Даже снаружи моя жизнь была выставлена напоказ, как никогда ранее – люди обсуждали мою одежду и многое другое. Никакая эмоция не оставалась сокрытой. Наши жизни были открытой книгой, которую невольно читали все вокруг.

Личного пространства больше не было.

Простор для унижения

Мой муж, моя 6-летняя дочь, новорожденный сын и я жили в палатке на стадионе Ярмук с июля по декабрь 2024 года.

До войны на этом стадионе играли в футбол. Затем в конце 2023-го Израиль начал использовать стадион, чтобы допрашивать и пытать арестованных мужчин.

Мы установили нашу палатку – несколько пластиковых листов и кусков нейлона, натянутых на несколько деревянных столбов – в разгар жаркого лета 2024 года.

Под ногами был песок и грязь, которая превращалась в глину, когда шел дождь.

Днём не было спасения зноя, а ночью от холода. Из-за пластика в палатке было невыносимо жарко, когда пекло солнце, а ночью она не защищала от пронизывающего холода.

Внутри палатки у нас не было перегородок – всего лишь тонкие матрасы, которые лежали прямо на земле и использовались всеми членами семьи. Лоскут ткани на верёвке, который мы старались закрепить при помощи одежды, служил дверью нашей палатки.

У нас не было ни туалета, ни бегущей из-под крана воды, ни электричества. Одна-единственная лампочка на всех висела снаружи от палатки и питалась от генератора, которого из-за нехватки бензина хватало ненадолго.

В палатке не было такого понятия, как «я». Это было пространство для выживания и не более того.

Ночью мои дети спрашивали меня: «Почему люди все время шумят?». Как я могла объяснить им, что настоящие стены строятся не только из кирпичей, но и из приватности и достоинства?

Грудное вскармливание моего ребенка в то время было тяжёлой задачей – и физически, и психологически.

Мне приходилось полностью покрываться большим куском ткани, какой я только могла найти, даже в невыносимую жару, чтобы создать хотя бы минимум приватного пространства.

Я постоянно боялась, что меня увидят. Я чувствовала себя беспомощной, поскольку не могла обеспечить своему ребенку тот комфорт, который он заслуживает.

Ценность двери

До войны мы жили со свекром и свекровью. Хотя они были добры ко мне, это было большим облегчением, когда в апреле 2023-го мы с мужем переехали в собственный дом в Бейт-Лахии на севере Газы.

Для меня этот дом был воплощением мира: дверь, которую я могла закрыть, когда хотела; кухня, где я готовила то, что хочется; пространство, которое я обставила сообразно своему вкусу и предпочтениям.

В мае 2014-го мы были вынуждены эвакуироваться в дом родственника в районе города Газы Ад-Дарадже, где 15 человек ютились в одной комнате, рассчитанной на четырех человек.

И вот там началась психологическая война. Я не могла переодеться, не попросив всех отвернуться, как будто мое тело больше мне не принадлежало.

Я не могла поплакать, когда наворачивались слезы – там просто не было пространства для грусти.

Я уходила в туалет, чтобы хоть несколько минут посидеть в тишине.

Но в дверь тут же начинали стучать: «Поторопись! Теперь моя очередь!»

Даже тишине тем не было места.

Тогда я думала, что переполненная комната – это худшее, что мне довелось претерпевать.

Но в июле 2024-го около 4-х утра в тот самый дом угодил артиллерийский снаряд, когда мы были внутри. Мы бросились в подвал и прятались там до 7-ми утра.

Когда ситуация постепенно успокоилась, мы смогли выйти. Это была очень страшная ночь, и мы ушли без всего, оставив все вещи в доме.

Мы снова бежали, и именно тогда мы поселились в палатке на стадионе Ярмук.

Однажды ночью удушающая обстановка в палатке стала невыносимой. Мне нужно было побыть одной.

Я вышла в темноту, села напротив обломка и заплакала.

Когда я возвращалась в палатку, мой сосед мягко спросил меня: «Вы в порядке? Я слышал, как вы плакали».

Краткий визит домой

Мы вернулись домой в конце января 2025 года во время прекращения огня.

Стены нашего дома обрушились. Дом был сожжен, плитка – побита. Мы пытались сделать из этого хоть что-то пригодное для жизни, заделав дыры кусками пластика.

Я наконец-то смогла приготовить еду для своих детей, о которой они мечтали во время войны – те блюда, о которых они говорили с придыханием, когда мы жили в палатке – а я просила их успокоиться, чтобы другие люди не услышали названия этих блюд, и чтобы это не причинило им глубокую эмоциональную боль.

Но нам не пришлось оставаться на севере долго. Израиль возобновил свои атаки и начал вторжение.

Сейчас мы живем в районе Ан-Наср города Газы с семьей моего мужа. Муж, двое моих детей и я нашли убежище в складском помещении, где нет двери – только занавеска у входа. Поскольку склад сам разделен на множество зон, мы используем одеяла для разграничения пространства.

Я часто думаю о нашем старом доме, где у меня и моих детей были отдельные комнаты.

Для большинства людей наличие комнаты – это нечто само собой разумеющееся, но эта война научила нас понимать ценность базовых удобств.

У меня больше нет сил выносить это полное отсутствие личного пространства.

Я всего лишь женщина, которая хочет закрыть за собой дверь, чтобы хотя бы просто поплакать в уединении. Я хочу снова называть себя местоимением «я».

Автор предпочел остаться анонимом

Фото: Аль-Джазира

The Electronic Intifada