Когда я спала голодной: устрашающий голод в Газе

Когда я легла спать в тот день, я была голодна. Я пыталась игнорировать нарастающую боль в животе, убеждая себя, что одного приема пищи в день достаточно. Но голод невозможно унять силой мысли – особенно когда ты голодаешь день ото дня, и это становится скорее нормой, чем исключением.

Голод, однако же, не был моей единственной проблемой в тот день. Физические силы, необходимые для того, чтобы справляться с повседневной жизнью, были на грани полного истощения. Притащить воду в руках, преодолевая большие расстояния; выполнять свою работу журналиста; отчаянно пытаться найти продукты на рынке – все эти задачи приходится выполнять в жестких условиях, когда нет самого необходимого для выживания.

Я не могу перестать думать о своих престарелых родителях, оба из которых имеют хронические заболевания и нуждаются в регулярном питании. С каждым пропущенным приемом пищи я беспокоюсь за их здоровье. После изнурительных попыток найти хоть какую-то еду мне удалось достать лишь один кг муки. Мы замесили ее и выпекли восемь маленьких буханок хлеба. Мы разделили их на четыре дня – по одной буханке в день для мамы и для папы. Мы едим не для того, чтобы насытиться – мы едим, чтобы выносить тяготы этой жизни.

Но все то, через что я прохожу – бледная тень того, что рассказала мне рыдающая родственница по телефону. Она плакала бесконтрольно и говорила, что в ее доме нет абсолютно никакой еды, а пятеро ее детей кричат от голода. Она произнесла шокирующие слова: «Дети умирают от голода, рынки пусты, и я не знаю, как убедить их лечь спать». Я молчала, потому что не могла подобрать слов, чтобы утешить ее.

Люди начали падать в обморок на улицах от экстремального истощения. Плач детей, стоны стариков, осунувшиеся от голода лица – все это стало привычной картиной. Вчера мальчик по имени Язан ад-Дреймли умер от голода. И Язан не первый и не последний – примерно 17 000 детей в Газе страдают так же, как и он, от безжалостной блокады, угнетения и голода.

Министерство здравоохранения Газы объявило, что в реанимации поступает беспрецедентное количество людей всех возрастных групп, страдающих от сильного истощения, обусловленного голодом. Оно отметило, что сотням из них грозит неминуемая смерть, так как их вес снизился ниже допустимых отметок.

По пути на рынок я увидела бледную женщину, которая потеряла сознание прямо посреди улицы. Она хотела что-то сказать, но голод пересилил. Когда я пишу эти строки, мне приходится делать паузы, чтобы передохнуть и собраться с мыслями. Даже написание статей стало тяжелой миссией, учитывая слабость в теле и заторможенность в мыслях, помноженную на душевную тоску.

В последние дни голод перестал быть чувством немой боли, которая гложет изнутри – он сделался живой, осязаемой реальностью, которую мы наблюдаем на каждом углу каждой улицы. Я вижу детей, ищущих остатки еды и крошки хлеба под завалами, пока их матери сидят на руинах, обнимая своих детей с чувством и беспомощности, слыша, как они тяжело дышат, и понимая, что они не в состоянии что-то сделать для них.

Я знаю старую соседку, которая всегда была известна своим терпением и щедростью. Вчера я увидела, как она тихо плачет под своей дверью – она не нашла, что приготовить своим внукам, которые не ели вот уже два дня.

В нашем районе даже запах простого супа из чечевицы на воде – когда его удается сварить – наполняет воздух чувством праздника. Голод не делает различия между журналистом, ребёнком, пациентом, стариком – все они стали жертвами блокады. Одни из них хранят молчание, другие глотают слезы, и многие утратили способность говорить, мучаясь от острой боли.

Это не про нехватку еды – это про коллапс человеческого достоинства. Люди чувствуют, что весь мир повернулся к ним спиной, и что смерть от голода стала «легитимной» мерой политического давления. Голод бьет по всем без исключения – это систематическая политика, которая окружает нас со всех сторон под прикрытием мирового сообщества и глобального молчания, как будто в этой политике нет ничего постыдного.

В этой суровой реальности голод больше не является преходящим ощущением – он стал основополагающим свойством повседневной жизни в Газе. Пройдитесь по улицам – и вы увидите матерей с детьми на руках, ищущих краюху хлеба, и безработных отцов, молчаливо несущих на себе бремя собственной беспомощности. Рынки опустели, помощи поступает недостаточно, а порции меряются не тарелками, а кусками. Теперь мы считаем буханки хлеба так же, как принимаем лекарства, аккуратно деля еду между членами семьи – не прихоти ради, а чтобы банально выжить.

Люди здесь ищут не роскошь, а минимум для того, чтобы не умереть от голода. Чистая вода; достаточное количество топлива, чтобы зажечь духовка; лекарства, чтобы унять боль; теплая еда, чтобы согреть маму. С каждым днем надежды тают, а психологическое давление усиливается. Многие наши знакомые впали в депрессию, и некоторые из них утратили силу, чтобы молча переносить все это – просто потому, что они видят горизонта и перспективы окончания этих страданий.

Посреди всего этого народная солидарность не иссякла – это наше последнее прибежище. Соседи делятся едой, насколько это возможно; друзья обмениваются тем малым, что у них есть; члены семьи делят между собой оставшиеся рисунки и чечевицу. Даже в разгар голода мы стараемся выживать с достоинством.

Какой закон в мире разрешает морить голодом два миллиона человек. В каком уголовном или моральном кодексе есть преступление страшнее, чем геноцид?

Что было бы, если бы голодал хоть один израильский ребенок? Как много организаций бы мобилизовалось? Сколько заявлений бы прозвучало? Сколько мер было бы принято, чтобы спасти их?

Однако здесь, в Газе, нас оставили умирать в одиночестве.

Шаймаа Эйд, публицистка из Газы

The Palestine Chronicle