Голод и обман – оружие из израильского арсенала
19.01.2025 в 21:56
В сердце лагеря беженцев Аль-Бурейдж, расположенного в центральной части Сектора Газа, каждый день ощущается как битва за выживание, а в плотно прилегающих друг к другу палатках скрываются душераздирающие истории.
Соглашение о прекращении огня вступило в силу в воскресенье. Израиль жестоко бомбит нас даже после того, как об этой новости объявили. Не важно, как все сложится, но никто здесь не собирается забывать нечеловеческие условия, которые мы вынуждены были выносить за 15 месяцев геноцида.
Возможно, самым критичным было отсутствие еды.
Как и многочисленные другие семьи, наша боролась с невыносимым чувством голода.
В июне, в разгар лета, я сидел внутри потрепанной палатки моей сестры с моей мамой, моим братом, моей сестрой и тремя ее детьми. Среди них был семилетний Хамза – хрупкий мальчик, который казался слишком утонченным для этого жестокого мира.
В тот день голод был нашим единственным спутником. Мы не ели вот уже два дня, и от голодания у нас болели животы.
Внезапно Хамза ворвался в палатку, и его маленькое лицо сияло от воодушевления: он держал в руке кусочек хлеба, который он нашел на земле. С невообразимой гордостью он воскликнул: «Дядя, посмотри! Я нашел хлеб! Я поделюсь им со всеми!»
Мой брат, 25-летний Маджд, который до геноцида работал адвокатом, перебил его и вырвал хлеб из его рук. На его лице была смесь злости и отчаяния:
«Где ты это достал? Ты это украл?»
Хамза, не способный осознать тяжести этого вопроса, дал невинный ответ: «Нет, дядя, я нашел его на земле».
Тон моего брата смягчился, но он твердо сказал: «Это не важно. Это не наше. Возможно, это принадлежит человеку, который нуждается в нем больше, чем мы. Мы не можем брать того, что не принадлежит нам по праву, Хамза».
Хлеб
Маленькие ручки Хамзы крепко сжимали хлеб, а в его юном уме крутились мысли о несправедливости всего этого. Но, хотя его снедал голод, он кивнул, встал на ноги и вышел в ночь – туда, где он нашел хлеб, чтобы оставить его там.
Он вернулся через несколько минут, и его глаза были мокрыми от слез.
Он сел рядом со мной, вздохнул. «Дядя, когда мы будем есть?»
Я не нашел слов, чтобы утешить его, и ничего не смог пообещать.
Все, что мне оставалось – это сидеть и молчать, а на сердце было тяжело. Я мучился вопросом: почему такой маленький ребенок, как Хамза, в таком нежном возрасте должен получать от жизни такие болезненные уроки о достоинстве и депривации?
В ту ночь мы сгрудились вокруг пустой печи, согреваемые лишь слабым теплом от нескольких поленьев. Хамза заснул у меня под боком, его маленькая грудь вздымалась и опускалась.
Я смотрел на него спящего и думал, что в своих мечтах он наконец-то съел тот хлеб, который мы заставили его отдать.
Такова жизнь в лагерях, такова беспощадная борьба с голодом, когда мы в самом юном возрасте вынуждены выбирать между честностью и выживанием.
Чуть позже в том же месяце, но уже в Аль-Маваси, что близ Хан-Юниса, я сидел в небольшой палатке с другом детства, Ахмадом аль-Кафарне, и его семьей.
17-летний Ахмад сидел рядом со мной.
Его отец, 58-летний Тайсир, учитель, был ранен в левую ногу во время израильского авиаудара в апреле и лежал на скромном матрасе в углу палатки.
Мама Ахмада пыталась развлечь четверых его младших сиблингов, старшему из которых было всего лишь 10 лет.
Есть было почти нечего – только маленький кусок хлеба, который вряд ли смог бы утолить голод даже одного ребенка.
Внезапно Ахмад сказал: «На рынке появилась мука. Я схожу куплю мешок. Мы слышали, что израильтяне разрешили провезти небольшой груз».
Я знал: то, что ограниченное количество муки разрешили доставить в Газу через израильские КПП, это не акт милосердия. Это было еще одним методом контроля. Торговцы, получившие муку, продавали ее по бешеным ценам, наживаясь на отчаянии и голоде людей.
Ахмад ушел, взяв деньги, которые с таким трепетом берегла его мать. Я остался с его семьей, стараясь утешить его маму, которая тихо шептала молитвы.
Белая пудра
Через несколько часов Ахмад вернулся, неся на плече тяжелый мешок.
Он был очень уставшим, но в его глазах сияла гордость, как будто он победил в долгой и изнурительной борьбе. Он поставил мешок в центре палатки и сказал: «Вот все, что я мог себе позволить. Сегодня мы испечем хлеб, и мои братья и сестры лягут спать сытыми».
Его мама подошла к мешку и осторожно открыла его. Она просунула руку внутрь, зачерпнув пудру пальцами. Внезапно ее лицо побледнело.
Она ошеломленно посмотрела на Ахмада, и на ее лице был шок.
«Это не мука. Это известняк», – прошептала она.
Я подошел поближе. Белая пудра напоминала муку, но это была не еда – это был известняковый порошок, материал, используемый в строительстве.
Это был жестокий обман.
Ахмад обмяк на пол, уставившись на мешок. Он пал духом.
«Торговец продал мне это. Он клялся, что это чистая мука…я отдал ему все деньги», – его голос дрожал.
Мать положила ему руку на плечо, хотя ее глаза были полны слез. Твердым голосом она сказала: «Все окей, сын. Мы сильнее этих мошенников. Они не смогут нас сломить».
Но я видел, что внутри Ахмада бушует шторм.
Двое детей, которые уже с нетерпением хотели отведать хлеба, в тот вечер легли спать голодными. Остальные из нас сидели в тишине, вне себя от отчаяния.
«Вот как работают оккупанты», – тихо сказал я, пытаясь подобрать слова, чтобы утешить друга, — «Они убивают нас не только при помощи бомб, но и с помощью голода и обмана».
Ахмад посмотрел на меня, и в его глазах была ярость.
В ту ночь я понял, что голод – это не только бурчание в животе. Это оружие, которое оккупанты используют, чтобы унизить людей и сломать их морально.
Кошка Цезарь
В нашей маленькой палатке, в созданном нами мире посреди разрушения и войны, живет моя семья – мой папа, моя мама, моя младшая сестра, 8-летняя Малак, и наша кошка Цезарь.
Эта палатка, также в Аль-Маваси, отнюдь не уютная. Но это все, что у нас есть.
Звуки взрывов и кромешная тьма по ночам стали частью наших повседневных реалий.
По мере приближения зимы Цезарь и Малак давали нам чувство теплоты и жизни.
Для Малак Цезарь не просто кошка, она ее друг, ее товарищ. Малак смеется, кидая Цезарь маленькие кусочки хлеба и поет ей свои детские песенки, словно пытаясь забыть о войне, голоде и смерти, которая царила вокруг нас.
Цезарь отвечает мягким мурчанием и нежным мяуканьем, как будто понимая, что на плечи маленькой Малак легло бремя, которое ей не по возрасту.
Поначалу грызуны были большой проблемой. Они сновали по палатке все ночь, съедая те немногие припасы еды, которые у нас были.
Малак очень боялась их, и я не могу винить ее; даже я вздрагивал, когда слышал шорох мышей, снующих по нашим скудным запасам.
Поэтому в декабре мы поставили простую мышеловку, и, когда мы поймали одну мышь, Цезарь расправился с остальными. Малак, изначально боявшаяся мышей, радовалась всякий раз, когда Цезарь «спасала» нас, называя ее «нашим маленьким героем».
Спустя несколько дней мыши исчезли. Поначалу я почувствовал облегчение, но быстро осознал, что Цезарь не поняла этого.
Каждый день она сидела около мышеловки, терпеливо глядя на нее. Малак, заметив это, приносила маленькие кусочки еды и клала их перед кошкой, говоря: «Все в порядке, Цезарь. Мышей сегодня в меню нет, но у меня есть кое-что для тебя».
Однажды Малак села рядом с Цезарь и положила на нее руку, поглаживая ее мягкую шерстку.
«Знаешь что, Цезарь? Мыши теперь тебя боятся. Ты наш герой».
По ночам Цезарь сворачивалась клубочком в углу палатке, и в ее полузакрытых глазах словно сквозили мечты, как очередная мышь попадается в мышеловку. Малак часто засыпала рядом с Цезарь, крепко обнимая ее, как будто пытаясь согреть ее тем теплом, в котором мы так остро нуждались.
Я понял, что Цезарь и Малак не просто дожидались мышей; они ждали чего-то большего – того момента, который заставил бы нас почувствовать себя сильнее, напомнить нам, что мы что-то можем сделать – неважно, насколько много – в этом мире, который забрал у нас все.
Цезарь терпеливо ждала мыши в мышеловке, Малак ждала маленького чуда, а я смотрел на них молча, поражаясь тому, что надежда может еще теплиться в таком месте, как это.
Ждать – это все, что нам осталось.
Бассам Эмад, студент факультета журналистики Университета Аль-Акса в Газе
P.S. 16 января Израиль разбомбил лагерь Аль-Бурейдж, где нашли укрытие Бассам и его семья. Семья спаслась, но их палатка сгорела вместе со всем их имуществом. Кошка Цезарь не пострадала.
Фото: Саид Хатиб, The Guardian