Феномен Ежовой: о русской мусульманке

Ей тридцать шесть, она русская, из интеллигентной семьи, молодая приветливая женщина, превосходно и разносторонне образованная, энергичная и миловидная. Но есть то, что делает мою собеседницу не совсем обычной – так сложилось, что сегодня у нее два имени: Анастасия – Фатима.

В ранней юности, когда Насте было 15 лет, она увлеклась идеями исламской революции имама Хомейни  и… приняла ислам. Не попала ни под чьё влияние, не оказалась ведомой… нет. Она просто любила Россию и не могла примириться с тем, что происходило в нашей стране в лихие 90-е. «Перестройка» для Насти «отрикошетила» в ислам. А дальше нашлись единомышленники, Джемаль, Шевченко, яркие и по-достоевски отчаянные. Философский факультет МГУ, первая поездка в Иран и Сирию. И вот сегодня передо мною сидит русская Настя, на ней хиджаб, в котором ей, кстати, очень комфортно, она цитирует Коран по-арабски, у нее десятки друзей в Иране и арабском мире, которые называют её Фатима и, похоже, что чувствует она себя вполне счастливым человеком.

— Настя, согласись, что ты – феномен, — начала я беседу, — расскажи, как же у тебя так получилось?     

— Феномен? Ну что ты… На самом деле в моей судьбе нет ничего удивительного. Сейчас ты все поймёшь.

Я москвичка, родилась в Москве. Мой отец русский, он из Красноярска, в 17 лет приехал в Москву, поступил в МИФИ и впоследствии стал ученым физиком. Сейчас занимается изучением вопросов смежных дисциплин: физики и экономики, экономики и нейробиологии. В частности, изучает человеческий мозг и выявляет его биологические особенности, связанные с конформизмом, неравенством, протестными движениями. Отец человек левых убеждений, так сказать коммунист-теоретик. Но после 90-х годов разочаровался в КПРФ, убедившись в провальной стратегии Зюганова. Мама у меня врач. Сама я окончила МГУ, отделение религиоведения, потом училась в ГАУГН, где изучала арабский язык, а в 2010 году накануне сирийской войны стажировалась в Дамаске. Когда мне было пятнадцать лет, я приняла ислам. Вполне осознанно.

Мои религиозные убеждения пришли ко мне через политику, через антиельцинизм, да и воспитывали меня в марксистской парадигме, что тоже во многом поспособствовало. Я думала, почему у нас в России люди такие покорные, почему терпят, когда над ними измываются, а мусульманский мир неравнодушен, протестует и не готов мириться с капитализмом. Хизбалла и ХАМАС в те годы вели яркую освободительную борьбу, которая меня очень увлекала. Я видела, что мусульмане не на словах, не на уровне каких-то абстрактных разговоров о духовности, а реальным делом отстаивают справедливость в разных концах мира. Опыт палестинского сопротивления, опыт Ирана произвели на меня колоссальное впечатление. Это было время, когда поколение моих родителей болезненно переживало крушение Советского Союза, был некий мотив потерянной родины, потому что взамен разрушенной родины мы не увидели возрожденной России. Среди своих одноклассников я была «белой вороной», их интересовала в основном тупая американская поп-культура. Все это меня не устраивало. Конечно, уже тогда я читала газету «Завтра», НГ-религия Максима Шевченко. Поступила в МГУ на религиоведение и все мои интересы были подчинены изучению ислама и исламского мира. Я начала сотрудничать с Исламским комитетом России Гейдара Джемаля, на которого вышла через ту же газету «Завтра».  Очень быстро стала ученицей Гейдара Джахидовича. У меня появилось огромное количество мусульманских друзей во всём мире, очень быстро предложили работать с иранцами над книгоиздательством. С этого момента началась моя длинная история любви с Ираном!

— Каков он, Джемаль?

—  Гейдар Джахидович был интересным человеком, увлечённым. С ним можно было беседовать часами, причем не только о религии, но о политике, культуре, истории, или, например, о гендерных проблемах. Он был очень сложным человеком и для многих так и остался непонятным. Джемаль был знатоком человеческой природы, любил анализировать, анатомировать людей. Причем беспощадно, иной раз даже зло. Он любил оружие, жестокость, разделял радикальные идеи, которые могли ужасать обывателя. Но при всём при этом сохранял некоторую сентиментальность, был крайне внимателен к друзьям, близким людям и даже к своей собаке, которой посвятил замечательное стихотворение, а после того, как она умерла, больше никакие животных не заводил. В какой-то степени он был мизантропом. Но с другой стороны, каждый человек, который к нему приходил, был ему интересен. Мне кажется из него бы получился отличный психиатр или писатель.

— Впрочем, Джемаль становится понятнее, если знаешь, что как личность его сформировали Достоевский и Мамлеев.

— Это действительно так. Идейность, заточенность на некие смыслы, которые превосходят мещанское обывательское бытие, природная энергия, импульсивность, ум, интеллект, память – делали его по-своему персонажем Достоевского. Учитывая его происхождение и связи, он мог бы сделать себе блестящую карьеру, но по жизни не был карьеристом. Более того, он так и не смог примкнуть ни к одному из дискурсов и остался самодостаточной единицей. Своими русскими корнями он восходил к генералу Шепелеву, это старинный дворянский род, по азербайджанской линии происходил из известного бекского рода. Его дед был директором Малого театра, прадеды — высокая партийная элита, его отец известный азербайджанский художник, мама тоже творческая личность, она была наездницей в цирке, приручала диких зверей, полярного волка и рысь. Когда мы познакомились с Джемалем, его офис находился в Мансуровском переулке. Я часто бывала в их доме, застала его родителей. Тогда же сложился круг ближайших друзей-единомышленников: Шевченко, Надежда Кеворкова. Мы довольно тесно общалась, начиная с 2002 года, а к 2006 разошлись из-за политических разногласий, а в 2014 году между нами пробежала черная кошка в виде ИГИЛ (террористическая организация, запрещенная в РФ).  В тот период он уже очень тяжело болел, но я об этом не знала. Если бы знала, то формулировала бы свою критику помягче. Гейдар Джахидович был сильным человеком и до последнего скрывал свою болезнь. Онкология стала стремительно усиливаться, начиная именно с периода его увлечения радикальными идеями ИГИЛ*. Я вижу в этом определённый смысл.

На антитакфиристской конференции в Тюмени. 2015 год

Но несмотря на то, что мы разошлись по идейным соображениям, мировоззренчески он мне оставался и остаётся очень близким человеком. Сожалею, что я с ним не простилась.

— Как родители относились к твоим увлечениям и тому, что ты приняла ислам?

— Сначала они восприняли это негативно, но со временем – особенно после того, как мама несколько раз побывала в Иране – у нас сложились прекрасные отношения.

— К какому течению ты себя относишь, или ты, как и твой учитель, самостоятельная единица?

— Мне близки убеждения имама Хомейни.

— Но каким образом эти убеждения соотносимы с современной Россией?

— Во-первых – это противопоставление нашей страны западному капиталистическому блоку, который пожирает весь мир и несёт войны, несправедливость, грабёж других народов. Я вижу свою страну на внешнеполитическом поле защитницей угнетённых. Не по прагматическим соображениям, оттого что всё сводится к «купи-продай», а по соображениям идейным, как это было в России исторически, когда мы задавали некие идеологические дискурсы и с нами считались. То есть подход должен быть этическим, а не прагматическим.

С точки зрения внутренней политики должна быть установлена социальная справедливость и устранен этот чудовищный дисбаланс в распределении национальных богатств в пользу людей с израильским гражданством. В этом смысле мы сегодня, к сожалению, мало чем отличаемся от Украины. Просто на Украине этот процесс приобрёл форму «орангутангов – бандерлогов», а у нас это «бандитский капитализм», который был «диким» в 90-е, позже сформировался узкий снобистский класс в Москве и огромная масса обездоленного народа, которые получают в лучшем случае 20 тысяч в месяц, пьёт и выживает.

И в-третьих, я хочу видеть в России свободу во внутренней конфессиональной жизни. Оговорюсь, что это совсем иное, нежели свобода в либеральном смысле: карт-бланш всем, кто получают гранты от Америки, всем фондам и организациям русофобского содержания. Сегодня исламская община, дружественные ей левые и христианские силы в России существуют разрозненно, но они есть. Будущее за ними.

Конечно я понимаю, что в нешиитском обществе эта модель невоспроизводима, но она воспроизводима в том, что Россия должна солидаризоваться с фронтом угнетённых вместе с Ираном. Не по каким-то прагматическим соображениям, не по бизнес-контракту, а именно идейно. Мы с моими коллегами отслеживаем политические отношения в треугольнике Россия – Израиль – Иран. То, что делают израильские партнёры во многом раздражает Путина. Но он не свободная единица и вынужден маневрировать между различными интересами, иначе его снимут. Могу сказать, что информационное окно, когда об израильской, сионистской политике можно говорить открыто, оно на сегодняшний день существует. Если тематика перейдёт к людям с израильским гражданством и имеющим капиталы в России, я думаю, что возникнет больше проблем. Но пока этого не наблюдается. 

— Какова на сегодня твоя основная деятельность?

— Основная моя деятельность на сегодня – это сайт «Михвар. Ось Сопротивления», главным редактором которого я являюсь. Он существует с 2016 года. Это была моя личная инициатива, которая началась с блога «Возвращение в Палестину». Сейчас мы запустили youtube-канал. Для российской аудитории и при довольно большой конкуренции в СМИ, мы развиваемся довольно динамично, у нас есть постоянные зрители. Люди понимают, что мы живём в глобализирующемся мире и для того, чтобы решить проблемы в нашей стране, нужно учитывать многие факторы мировой политики, одна из которых, далеко не самая последняя — ситуация в Палестине.

— Кто ваши партнёры?

— С нами солидаризируются и проявляют желание сотрудничать газета «Завтра», Олег Фомин, Максим Шевченко, писатель Игорь Молотов, который написал книгу «Мой друг Карлос Шакал», а в мае 2018 года стал соавтором книги «Олесь Бузина. Пророк и мученик», книгу включили в перечень изданий, запрещенных для распространения на Украине. Нам близки такие эксперты как Шамиль Загитович – президент центра стратегических исследований «Россия – исламский мир». С нами сотрудничает широкий спектр людей как левых, так и правых убеждений. Всех нас объединяет опыт различных антиамериканских движений.

Хотя нужно отметить общий спад интереса людей к серьёзным вопросам. Тысячи просмотров насчитывают какие-то совершенно мещанские темы: как заплатить за ипотеку, где отдохнуть вместо Египта, Собянин кладёт плитку, в какой цвет покрасили скамейки на детской площадке… Ну с точки зрения градоустройства это, конечно, серьёзные проблемы, но дело в том, что они в головах людей стали фундаментальными и смыслообразующими. На сегодняшний день восторжествовал мещанский дискурс.

— Тебя это огорчает? Не считаешь свой труд напрасным?

— Отнюдь. В любые времена существовало некое активное меньшинство, которое и определяло развитие государства. То есть не нужно недооценивать активное, думающее меньшинство. А потом никто не отменял закон Гегеля «количество переходит в качество»: в определённый момент возникает точка бифуркации и происходит скачек. На сегодня эти процессы легко регулируются. Посмотри, тема феминизма и ЛГБТ в нашей стране были до поры до времени маргинальными, но либеральные СМИ сумели превратить их в массовые. Умение раздувать ничтожный информационный повод в прецедент, формирующий общественное мнение – это конёк либералов и этому у них можно поучиться. От Ксении Собчак до Нади Толоконниковой – пусть то, что они делают, нелицеприятно, но, если это даёт им политический капитал, создаёт шумиху, рейтинги, они это делают и это хайпово.

На митинге в поддержку Палестины в Москве. 2013 год.

— Согласись, Настя в хиджабе для России, страны исторически исповедующей православие – это тоже «хайп», для большинства этот образ всё же не понятен…

— У меня есть определённое мировоззрение и мне не важно, сколько человек его поддерживают. Из каких-то конъюнктурных соображений свои убеждения я менять не стану. Россия должна обрести внутреннюю свободу от искусственно созданных стандартов. Людей с разным мировоззрением и разным подходом к жизни значительно больше, чем принято считать. Если я в хиджабе говорю что-то про пенсионную реформу я не являюсь инопланетным пришельцем лишь потому, что я говорю об этом в хиджабе. Есть вещи, которые нас всех касаются и нас объединяют. Когда-то женщина в брюках была нонсенсом, эта женщина рисковала быть непонятой. Но появлялись люди, которые рано или поздно ломали эти стереотипы. Всегда с кого-то что-то начиналось. Для того, чтобы людям в России обрести свободу политическую и геополитическую, они должны обрести свободу мышления. Безусловно есть определённые рамки и нормы. Например, человек сдаёт в лаборатории анализы, и есть диапазон нормальных результатов, который достаточно широкий, но при этом есть некоторая усредненная норма. То есть, если возвращаться к неким социальным нормам и границам, то, например, ЛГБТ в эти границы не вмещаются, это уже «социальный даун». Но вместе с тем в рамках верхних и нижних границ мы имеем многообразие биологическое, идеологическое, мировоззренческое, которое идёт на пользу стране. Необходимо расширить понятие о норме с точки зрения духовных поисков. 

Беседовала Мария Мономенова

Русская народная линия