Культура Сопротивления в Иране: фильмы Наргес Абъяр

В водовороте сентябрьских событий, закрутившихся, словно вихрь из желтых листьев на мокрой асфальтовой дорожке, на фоне траурных мероприятий Ашуры, скандала с нашим сбитым Израилем самолетом и непрекращающегося кровопролития в Палестине и Йемене осталось несколько незамеченным событие, пришедшееся на теплое начало месяца – Неделя иранской культуры, состоявшаяся в Москве. Казалось бы, в страдающем мире культура обречена вытесняться куда-то на обочину жизни, в нишу для слабых и восторженных, желающих забыться от всех этих ужасов в зале консерватории или за чашечкой кофе и за каким-нибудь модным кинцом, но это, разумеется, неправильное понимание вопроса. Еще Ленин говорил о «важнейшем из искусств»; ровно такую же роль кинематографу отводит аятолла сейид Али Хаменеи. При должном подходе кино может стать мощным ретранслятором культуры Сопротивления. Фильмы тегеранки Наргес Абъяр – красивой иранской женщины-режиссера с горящими и живыми глазами – тому подтверждение.

Нужно особенно поблагодарить ВГИК, который устроил показ работ этого режиссера в своем уютном кинозале в учебном корпусе. Там же состоялась и творческая встреча с самой Наргес. Для мира кино она – человек не совсем обычный: она начинала как писатель, окончив вовсе не режиссерский факультет, а факультет персидской филологии; позже Наргес издала около 30 собственных книг и стала весьма знаковой в иранских литературных кругах персоной. Но редкий современный писатель не мечтал бы об экранизации собственных произведений. Это известная коллизия: писатели недовольны тем, как экранизируются их произведения, а режиссеры и продюсеры покупают авторские права и не считают, что они чем-то обязаны писателю или сценаристу, в чьем произведении они все нещадно меняют и перекраивают. В нашей стране авторы и режиссеры еще как-то научились находить друг с другом общий язык, соучаствуя в создании фильма – так, Михаил Шолохов лично одобрил Элину Быстрицкую на роль Аксиньи в «Тихом Доне», а фильм «А зори здесь тихие» Станислав Ростоцкий и Борис Васильев снимали чуть ли не вместе. А вот в Иране между писателями и экранизаторами часто разгораются нешуточные конфликты, ибо механизм их улаживания не отрегулирован.

Наргес Абъяр сумела идеально, прямо-таки с персидской дипломатичностью, обойти этот острый угол: выйдя замуж за продюсера, она окончила еще и режиссерские курсы, после чего начала снимать кино по собственным же книгам. И здесь она взяла не количеством фильмов, а их качеством. Оказалось, что и как режиссер она бесконечно талантлива. Но этого мало: у нее еще и правильная, здоровая идеологическая ориентация, что, положив руку на сердце, не является тенденцией среди именитых иранских режиссеров. Но, кроме того, что у Наргес Абъяр правильная идеологическая ориентация, у нее еще и великолепное чувство юмора. К примеру, ее последний фильм «Дыхание» – история с трагическим финалом, который при этом оказалась необыкновенно смешной. Это, к слову, было свойственно именно советскому кинематографу (вспомним уже упомянутый фильм «А зори здесь тихие»), и Наргес открыто призналась, что наше кино является для нее ориентиром, конкретно назвав фильмы о Великой Отечественной войне и работы Тарковского и Звягинцева (в частности, «Возвращение»).

Слушая наше дыхание…

У Наргес Абъяр великолепный киноязык и яркие персонажи в исполнении блестящих актеров. В фильме «Дыхание» она продемонстрировала целый срез эпохи, пришедшейся на ее детство. Сначала это пресловутый «Иран, который мы потеряли», то есть шахское время с его нищетой, разрухой, борделями, всеобщим страхом и полицейщиной в лице САВАК). Это чудесное время ханум-и Абъяр показала со смачным сарказмом и без сантиментов: тут вам и бывшие политзаключенные, укрывающиеся у дальних родственников в глуши и рассказывающие там про офицеров САВАК, тушащих сигареты об узников, тут вам и похищения красивых накрашенных девушек в открытой одежде посреди бела дня, после чего они попадают в подпольные бордели и вешаются там от безысходности, тут вам и нищета провинции, где в домах нет ни воды, ни канализации (сейчас городская канализация есть даже в отдаленных иранских деревушках). А потом – Исламская Революция и Священная Оборона (ирано-иракская война, развязанная Саддамом), которая в принципе является для Наргес Абъяр одной из главных тем.

В фильме «Дыхание» нет ни грамма назидательного морализаторства, резонерства, интеллигентской депрессивности и слезливого декаданса. В творчестве Наргес Абъяр нет идиотских сюжетов, выставляющих Иран в двусмысленном свете – ни томящихся музыкантов, которые хотят покончить с собой, потому что в условиях режима аятолл гениальные симфонии как-то не пишутся, ни бунтующих девиц, жаждущих прорваться в бикини на мужской пляж, хотя рядом есть женский с гигантской акваторией, ни сбрендивших на почве эмиграции небедных тегеранских супругов, которые подкидывают ничего не подозревающей соседке-бабульке чужого мертвого младенца, потому что их ждет-не дождется мечта всей жизни – билет на самолет с серебристым крылом в солнечный Мельбурн.

В фильмах Абъяр нет небрежных эстетских недосказанностей, муторных постсупружеских разборок, нудной дележки детей, смакования иранского раздолбайства, красочных видов на невесть где отрытые тегеранские помойки, по которым снуют тощие облезлые кошки, а также скрипок, которые не играют, и деревьев, которые не цветут – естественно, по вине басиджей и «страшного режима аятолл». Есть солнечный трагизм. Есть увлекательная панорама общества и эпохи, где всему нашлось место – от залихватского восхищения детским баловством до мастерски высмеянных реалий иранского матриархата. Есть сочетание комического и трагического, тонкой социальной сатиры и доброй любви к персонажам, смешанных в должной пропорции с отменным художественным вкусом. Наргес Абъяр – это иранский Захар Прилепин в хиджабе и с кинокамерой.

Как и для Татьяны Лиозновой, часто бравшейся за совершенно не «женские» темы (как это было в случае с великим фильмом всех времен и народов «Семнадцать мгновений весны»), для Наргес Абъяр стержневая тема – это война. Такое ощущение, что режиссер ностальгирует по эпохе Революции и Священной Обороны, когда Иран жил очень сложно, очень бедно, очень неустроенно, но в людях было что-то такое, что ныне утрачено – конечно же, далеко не всеми, но многими иранцами, привыкших к уютным просторным квартирам в стиле хай-тек, гладким автобанам, перманентно льющейся из крана горячей воде, красивым ухоженным паркам, спортивным клубам, отелям международного класса и общей благоустроенности жизни. Дыхание той героической эпохи Наргес пытается донести в своих фильмах. И, учитывая поток добровольцев, рвущихся из сытого и чистого Ирана на поля сражения в Сирии и Ираке, очевидно, что она и ей подобные делают это весьма успешно, буквально заражая иранскую молодежь революционным духом – что бы там ни говорили утверждающие, будто она жаждет только дискотек и айфонов.

Главная героиня фильма «Дыхание» – маленькая девочка, живая, смышленая и шкодливая, которая постоянно доводит своими проделками властную и доминантную бабушку, умиляя мягкого, но работящего отца. Да, вот такая у них неполная, но большая семья: бабушка, отец и множество орущих и хулиганящих детишек; их мама умерла, но есть еще и то ли родной, то ли двоюродный брат отца, учившийся в религиозном Куме и укрывающийся от шахской охранки – у него девочка Бахар тырит революционную литературу, которую часами читает, закрывшись в уличном туалете, за что ее потом пытаются выпороть тупые и жирные учителя-исполнительные функционеры времен шахской эпохи (в стиле салтыковско-щедринского «глуп, но предан»). Фантазии, проказы, мысли маленькой Бахар по поводу прочитанного отображаются в анимации. Особенно забавно и с юмором отражена тема смерти, которая неизбежно всплывает в детском сознании с началом войны. Использование мультипликационной анимации не случайно: Бахар – девочка художественно одаренная. Вообще она мечтает стать врачом, чтобы вылечить астму отца, но еще очень хорошо рисует и мечтает победить на тегеранском конкурсе юных художников.

И ей это удается: в финале отец, успевший отвоевать и получить ранение на фронтах Священной Обороны, сидит в своем сельском доме перед телевизором, где объявляют победителей детского конкурса, в числе которых есть и 8-летняя Бахар, до того безуспешно пытавшаяся пробиться со своими рисунками еще во времена шаха. Казалось бы, перед нами happy end с ярко выраженным политическим посылом: с победой Исламской Революции перед детьми из простых бедных семей открылись все двери и возможности. С одним только «но»: самой Бахар уже нет в живых – одна-единственная саддамовская бомба перечеркнула все – и все таланты, и все перспективы, и все мечты и проказы маленькой иранской девочки. А вы не задумывались, сколько таких умных, одаренных и очаровательных детей погибает от бомб и снарядов прямо сейчас, в этот упоительный осенний день – в Йемене, Сирии, Палестине?

Кто-то может упрекнуть меня в спойлерстве, но, увы, разочарую: скорее всего, у вас не будет возможности посмотреть это красивое, умное, тонкое, трагическое кино. Несмотря на прекрасный профессиональный перевод и дубляж, его не покажут ни в массовом прокате, ни по телевизору. Такова судьба иранских фильмов у нас, и я думаю, что не нужно особо расписывать, кто именно вставляет иранскому кино палки в колеса и чьими стараниями уже переведенные фильмы обречены лежать на полках…

«Траншея 143»: право на надежду, когда надежды нет

Снова перед нами Иран времен Священной Обороны против иракской агрессии. Простые люди, живущие в глубинке, куда не долетают пули и снаряды, тоже испытывают на своих судьбах огненный отпечаток идущих рядом боев. Честные труженики – рабочие, прядильщицы, ткачихи – ищут своих сыновей, пропавших без вести на фронте. Молодые, красивые, крепкие парни как сквозь землю провалились. «Ну не могли же они испариться бесследно?» — в исступленном отчаянии спрашивают две укутанные в чадру женщины. Представитель КСИР лишь разводит руками…

Постепенно ситуация проясняется. Люди слушают иракское радио, по которому объявляют имена взятых в плен. Вскользь прозвучавшее имя родного человека порождает всплеск ликования. Не нашедшие сыновей ни среди мертвых, ни среди пленных цепляются за любую призрачную надежду. В мучительном ожидании проходят годы.

Все эти годы мать одного из пропавших солдат – Улифат – пытается разыскать своего сына Йунеса. Она постоянно носит радиоприемник, настроенный на иракскую волну, на поясе под чадрой.

Улифат – простая деревенская женщина, прядильщица ковров. Она не получила образования, не разбирается в тонкостях наук, культуры или богословия. Но она все свое доброе сердце вложила в воспитание детей, которых пришлось растить без мужа – сына и дочери. И она – искренняя, прилежная, набожная мусульманка, находящая в актах поклонения Аллаху подлинное наслаждение и старающаяся не разгневать Его ни одним неблаговидным поступком. Ее вера – живая, непосредственная, органичная, как незатейливая деревенская дорога, как серые скалы, в которых высечена крошечная импровизированная комната для намаза.

Вот и теперь, когда ее красавец сын – рослый, темноволосый, бородатый весельчак – пропал без вести, она уповает на Бога, надеется, ждет, ищет. Ведь это она читала ему сказки, она заботливо приносила ему бутерброды на работу, хоть он и отмахивался: «Мама, стыдно! Ведь я уже большой мальчик».

Однажды, через много-много лет ожидания, вроде и мелькнула надежда, и уже готовился праздничный стол для встречи героя, но…

…Казалось бы, в линейной парадигме, где добродетель поощряется, а порок наказывается, Улифат должна была быть награждена за свое упование на Всевышнего, за свою веру в то, что Он – Милостивый, Милосердный.

Но – нет. К соседям возвращаются сыновья; кто – из плена, кто – с фронта, с почестями и славой. Бойцы женятся, у них рождаются дети. Выходит замуж невеста Йунеса, Марьям, сочетается браком его родная сестра, коей было прочили судьбу старой девы из-за отнюдь не кроткого характера. А Улифат все ждет, и ее ожидание временами кажется своего рода одержимостью.

И она дожидается в итоге – накрытого иранским флагом гроба в холодной полутемной комнате с голыми стенами, на кафельном полу. И груды костей в саване, которые она нежно прикладывает к груди, словно младенца. Сопровождающая ее дочь по-ашурински бьет себя в грудь. Тело Йунеса, наконец, нашли в заминированной траншее 143.

Чуда не происходит, но публика, сочувствующая матери, переживает катарсис, внутреннюю трансформацию. Чему во многом способствует особая «готическая» эстетика, манера съемки, приглушенность цветовой гаммы: фильм и не черно-белый, и не цветной – но каждый его кадр является отдельной выверенной художественной картинкой, прекрасной и пленительной в своей аскетичной мрачности.

Многие поклоняются Всевышнему, что греха таить, ради мирского благополучия. Чтобы жизнь протекала гладко, без эксцессов и потрясений; чтобы всегда были полные закрома и чтобы радостно гоготали сытые, чистенькие дети. Трагедия и драма воспринимаются на этом фоне как аномалия, как наказание за грехи и промахи. Но Улифат вела безупречно праведную жизнь.

Наргес Абъяр – женщина! – переворачивает эту парадигму, шокируя привыкшего к благостно-умиротворяющим концовкам зрителя. Чем ближе человек к Творцу, тем более трагична его судьба. Чем острее градус страдания, тем больше осмысленности в жизни. Трагизм является своего рода знаком Бога, печатью избранности и приближенности. Что подтверждает предельный драматизм жизни самых почитаемых в Исламе людей из Семейства Пророка (С). Именно в этом – высшая Милость и Милосердие Аллаха.

Устав от пасторально-безмятежных картинок из рекламы йогуртов, стерильно-выхолощенных в своей целлюлозной удаленности от жизни, от скучной проповеди душевного равновесия, не оставляющей места эйфории и отчаянию (а только они придают жизни особый вкус и краски!), московская публика овациями встретила этот показанный в Доме Кино, а в этом году и во ВГИКе фильм. Ибо ее взору предстал тонкий, серьезный, подлинный art house, наполненный и смыслом, и эстетикой, и посылом для сопереживания. Тот самый стиль и класс, который свойственен лишь избранным мэтрам мирового кино. Наргес Абъяр удалось вписать свое имя в число именно таких режиссеров…

Анастасия (Фатима) Ежова