Сирийские заметки: Ашура и Сейида Зейнаб (мир ей)

…На Старый город Дамаска постепенно опускаются сумерки. На рынке Хамидийя – пик оживления: очнувшиеся от дневной жары, люди проворно устремились за покупками. Более узкие улочки замысловато петляют и способны увести человека далеко от того места, куда он изначально направлялся. Тусклый свет чуть освещает торговые ряды, где все чаще встречается шиитская траурная атрибутика: черные, красные, зеленые налобные повязки с именами павших героев Кербелы, ярко-зеленые полотнища и арафатки, кулоны с изображением легендарного обоюдоострого меча Зульфикар, принадлежавшего Имаму Али (мир ему). Вокруг все больше иранских паломников, женщин в чадрах и мужчин в черных рубашках, ведь на дворе – месяц Мухаррам, месяц Имама Хусейна (мир ему), месяц скорби и духовного единения с его разгромленным, но не побежденным восстанием.

Над медленно погружающимся в ночную тьму городом звучат аяты Священного Корана, предвещающие скорый азан, зовущий к вечернему намазу. На каждом повороте – пост, где сидит как минимум, один автоматчик из Хизбаллы. Это совсем юные, но уже бородатые мальчики – одновременно и вежливые, и очень бдительные. Они проверяют у людей сумки и зорко следят за обстановкой, чтобы ни одна такфиристская тварь не просочилась в центр Дамаска. Говорят, в день Ашуры здесь выставили еще и русский патруль.

Милая деталь, на которую первым обратил внимание и рассказывал мне главный редактор канала «День-ТВ» Андрей Фефелов: хизбаллаховцы прикормили все местных котов, и коты эти, довольные и вальяжные, важно расхаживают и словно помогают молодым бойцам следить за обстановкой. Я в первый раз видела кота, который стоял у ног автоматчика буквально в собачей стойке и недовольно мотал хвостом: видимо, учуял какого-то подозрительного типа. Другую маленькую кошечку я разглядела у них в зоне досмотра, в подсобке, где бойцы отдыхали и перекусывали – она лежала на расстеленном на стуле пледе и очень внимательно в упор меня рассматривала. Это очень красноречивый штрих к тому, как эти ребята, коих мировые элиты лихо записали в «террористы», на самом деле относятся к окружающим, включая даже животных. В этой связи мне вспомнился один из моих друзей в Ливане, также из Хизбаллы: когда мы сидели и неспешно беседовали в одном из приморских ресторанчиков, все кошки буквально стягивались именно к нему, а он щедро отдавал им большие и вкусные куски. И с гордостью рассказывал, что в его деревенский дом на юге стабильно заглядывают восемь знакомых деревенских котов, а он, сидя на веранде за чаем и кальяном, досыта кормит их.

Немного погодя и лично ко мне эти бойцы проявили максимум дружелюбия и чуткости, когда я потерялась в этих каменных переулках, и они оперативно помогли мне выбраться к нашей припаркованной у стен Старого города машине, ловко ориентируясь по сообщенным мною приметам. Кстати, изначально они приняли меня за иранку, но, узнав, что я русская, словно еще больше обрадовались: это вообще типичное для ближневосточных шиитов отношение к русским.

Сейида Рукайя (мир ей) 

Одна из улиц приводит меня к искомой цели – мечети и мавзолею сейиды Рукайи (мир ей), маленькой дочки Имама Хусейна (мир ему). В канун сражения, в ночь с 9 на 10 мухаррама, Имам предложил всем желающим покинуть его лагерь, предупредив, что всех оставшихся ждет неминуемая смерть или плен. Нашлось немало малодушных мужчинок, кто в свое время произносил много пафосных слов о преданности Имаму Хусейну, но в этот роковой «час икс» сбежали под покровом погашенных в ночи факелов, сверкая пятками – но все женщины наотрез отказались уходить, оставшись со своими мужчинами, а с женщинами неизбежно остались дети. Более того, одна супружеская пара, напротив, пришла, а не ушла с мест событий, в день Ашуры проявив недюжинную храбрость, причем женщина очень хотела сражаться в бою, но Имам Хусейн (мир ему) мягко отговорил ее, сказав, что это прерогатива мужчин. Однако же она все равно помогала его бойцам, пытаясь сыграть свою роль в сражении, за что была убита язидовцем.

В итоге все мужчины пали в неравном бою, а женщины и дети были угнаны в плен. С них сорвали хиджабы, их гнали с непокрытыми головами под палящим солнцем прямо в Дамаск, в резиденцию Язида, вручив им страшную ношу – копья, на которые были нанизаны головы их любимых мужей, отцов и братьев. Их водили по этим узким улочкам старого Дамаска, а зеваки, торговцы и менялы глазели на них, отпуская язвительные замечания: простой народ до поры до времени пребывал в невежестве – ему не сказали, что халиф расправился с внуком Пророка Мухаммада (с), взамен сочинив байку об «уничтожении опасной банды преступников», примерно как сейчас бойцов Сопротивления пытаются называть «опасными международными террористами».

Сейида Рукайя (мир ей) была маленькой дочкой Имама Хусейна (мир ему), также взятой в плен. Ей было всего три года, и она очень долго бегала по залитому кровью полю битвы, ища отца. Когда пленных доставили во дворец Язида в Дамаске, она спросила, где ее отец. Тогда довольный учиненной бойне Язид показал ей голову Имама Хусейна (мир ему), по которой он еще и для большей показательности ударил своим посохом. Малышка не перенесла увиденного и умерла.

Девочку похоронили прямо в центре Дамаска, неподалеку от роскошного дворца Язида и Мечети омейядов. С тех пор ее гробница является местом паломничества для шиитов всего мира. Многочисленные иранцы, пакистанцы, ливанцы, иракцы – поток был неиссякаемым до войны и сейчас вновь возобновился.

К гробнице прилегает небольшая, скромная мечеть с двумя внутренними двориками. Здесь по традиции проходят многие траурные и праздничные мероприятия, приуроченные к месяцам Рамадан, Мухаррам, Раджаб, Шаабан. В знак траура по Имаму Хусейну (мир ему) всю прилегающую территорию вычистили и украсили пурпурно-красными гирляндами, а на мечеть воздрузили огромное черное знамя с начертанным на нем красной вязью именем Хусейна.

Гробница богато украшена декором, к решетке прильнули женщины в черном, рядом -ящик для пожертвований семьям бойцов, сражающихся против такфиристских террористов. Внутри мечети было много посетителей: мужчины, женщины, дети. Увы, на посещение святыни мне в делегации выделили всего 20 минут. Пожилой и добродушный смотритель, дежурящий прямо у входа в саму гробницу, попросил меня сдать обувь в камеру хранения. Времени на это катастрофически не было. Я объяснила, что я русская, я с делегацией, и у меня есть жесткий временной лимит. Он широко и искренне улыбнулся, почтительно поклонился, приложив руку к груди, и протянул мне пакет для обуви. Такой лаконичный великодушный жест – и он так много значил и о многом говорил. Суть порой важнее формальных правил.

Сейида Зейнаб (мир ей)

Сейида Зейнаб (мир ей) – внучка Пророка Мухаммада (с), легендарная сестра Имама Хусейна (мир ему), уговорившая мужа отпустить ее с восставшими. В сражении при Кербеле в день Ашуры героически пали не только ее братья, но и двое из пятерых ее сыновей – Мухаммад и Аун. Ставшая свидетельницей кровавой расправы над сподвижниками Имама, потерявшая практически всех близких, с позором угнанная в плен, она не утратила силы духа и фактически стала духовным лидером оставшихся в живых участников восстания. Так, всех окружающих поразили два ее смелых и красноречивых выступления при дворе куфийского губернатора Ибн Зияда и во дворце самого Язида: халиф хотел было казнить отважную женщину, но его советники отговорили его. Именно благодаря Зейнаб мир узнал правду о событиях в Кербеле, и ее называют первой журналисткой и военным репортером в истории Ислама, родоначальницей культуры Сопротивления посредством слова. Кроме того, Зейнаб заложила традицию траурных собраний в память об Ашуре с соответствующими ритуалами и песнопениями, а эта культура и эстетика, в свою очередь, сыграла особую роль в истории исламского мира – вплоть до того, что сама Исламская Революция в Иране родилась из этих собраний и шествий.

Сейида Зейнаб (мир ей) похоронена в Дамаске, и ее гробница всегда была таким же важным местом паломничества (зиярат), как шиитские святыни в Кербеле, Наджафе, Багдаде, Самарре, Куме, Мешхеде и на кладбище Баки в Медине. В годы сирийской войны ваххабитские террористы питали к этой святыне особенно испепеляющую злобу, а потому всеми силами стремились уничтожить ее, ибо она символизировала для них две ненавистные для них вещи: шиизм и активную роль женщины в обществе. В саудовских медресе такфиристскую поросль еще до войны учили, что «убить шиита – даже предпочтительнее, чем убить христианина», а женщин в лучшем случае они запирали в стенах душных домов, натягивая непроницаемую сетку на их глаза и разрешая выходить только в сопровождении мужа и родственников, а в худшем – торговали ими, как домашними животными, скопом насиловали, а особо непокорных – казнили самым жестоким образом. Стоит ли говорить, что живой пример внучки Пророка (с), произносившей «дерзкие» речи против халифата, бывшей настоящей революционеркой, участвовавшей в восстании, был такфиристам буквально поперек горла?

Во время войны здесь шли ожесточенные бои. В районе Сейиды Зейнаб (а это не только имя исторической личности, но и название пригорода Дамаска, населенного шиитами) буквально все залито кровью – иранской, ливанской, иракской, сирийской, афганской, азербайджанской. Это кровь множества добровольцев, съехавшихся сюда любой ценой защитить святыню от такфиристских головорезов. И им это удалось: враг был вышиблен из этого района. Но удалось это за счет огромных жертв и жизней множества павших бойцов.

Возможно, та кроваво-красная подсветка, те огненно-пурпурные траурные надписи на черных полотнищах, которыми в ночь на Ашуру эффектно украсили внутренний двор мавзолея символизировали не только кровь героев самой Кербелы, но и эту свежую кровь, которая рекой лилась здесь буквально в этом, еще не минувшем десятилетии. В этот пронзительно-торжественный вечер дул свежий и теплый ветер, он вздымал чадры на женщинах и клетчатые платки на мужчинах, и, воздев руки в кунуте к куполу мечети Сейиды Зейнаб (мир ей), я увидела над ним огромное черное знамя с именем Хусейна, победно реющее в фиолетово-синем небе вечернего Дамаска. Пронизывающий ветер развевал и знамя, и мою черную чадру, а теплая плитка внутреннего двора приятно грела ноги. Это знамя стало для меня символом торжества Сопротивления в Сирии.

Тасуа и Ашура

Когда я только собиралась в Дамаск, я с гордостью говорила друзьям и знакомым даже не конференцию и не про возможную (и состоявшуюся!) встречу с Башаром аль-Асадом, а про то, что я еду в зиярат, и что в день Ашуры я, ин ша Аллах, буду в мавзолее Сейиды Зейнаб (мир ей), потому что сирийцы мне это уже обещали.

Если бы я знала, как это окажется трудно на практике!

Только-только оправившийся от войны Дамаск – это не спокойный иранский Кум, где можно с легкой душой взять любое такси и отправиться в мавзолей Фатимы Маасумы (мир ей), а оттуда уехать обратно в отель в начале третьего ночи, ничего не опасаясь. И везти меня в Сейиду Зейнаб (мир ей), несмотря на восстановленную в Сирии безопасность, никто желанием не горел.

Но нет крепостей, которые по милости Аллаха не смогли бы взять большевики.

И в ночь Тасуа, предшествующий Ашуре, мы с присутствовавшей на конференции иранской делегацией уже мчались на хлипком микроавтобусе туда, в заветный район, к мощным укрепленным, словно броня танка, КПП на въезде в Сейиду Зейнаб (мир ей). Нас отговаривали, нам не хотели давать машину, мы долго стояли на выходе из отеля, прикидывая, что нам делать – но наша мотивация в итоге оказалась сильнее.

И какой же сильной была непроизвольная радость – эмоция, возможно, неуместная в столь скорбный вечер – когда, преодолев все КПП и показав крепким бородатым солдатам все нужные документы, мы первым увидели большой портрет аятоллы Хаменеи, а затем – черное, красное и зеленое знамена, бодро развевавшиеся в дамасской ночи под знаменитый боевой марш Хизбаллы: «Йа, Зейнаб, йа Зейнаб, йа Зейнаб!». И это – после нескончаемой попсы, концертов звезд местной эстрады, развеселых свадеб и фуршетов с канканом, гремевших у нас в месяц Мухаррам под окнами каждый вечер.

Сирийская Сейида Зейнаб (в данном случае – район, а не человек) очень напомнила мне ливанскую Дахию, какой, она, вероятно, была в времена послевоенной разрухи. Заметная бедность, вихри и залежи пыли и песка, не высыхающие лужи, удручающее бездорожье – и, вместе с тем, яркость желтых знамен иракской (а не ливанской!) Хизбаллы, зеленых шиитских арафаток, религиозно-политической атрибутики Сопротивления, которой завалены все прилавке по дороге к мавзолею, со всех сторон окруженного огромными разделенными по половому признаку зонами досмотра, где все в свете антитеррористической безопасности все устроено предельно серьезно.

Я вернулась сюда на следующий день, в день Ашуры, рано утром. Опустим подробности, каким образом я все устроила на этот раз – скажу лишь, что, по милости Аллаха, это оказалось легко и приятно, и свежим дамасским утром я уже летела с ветерком на машине с водителем, который мог провезти меня, куда угодно. Накануне ночью я выложила в Фейсбуке фотографии вечера Тасуа. Со мной мгновенно связался один из многочисленных френдов, по чьему профилю невозможно определить ничего (вплоть до его настоящего имени!), кроме его национальности и семейного положения – что он ливанец и что он женат. Тем не менее, я давно запомнила эту страницу – френд выкладывал очень красивые и депрессивные черно-белые художественные фотографии, и я неоднократно отмечала, какой него тонкий эстетический вкус. Я даже много чего насохраняла в память телефона…

И вот в день Ашуры я сижу в security room мавзолея Сейиды Зейнаб (мир ей). Нет, я не «загремела» туда по подозрению в недобрых намерениях, а в качестве почетной гостьи. Моими собеседниками оказались реальные бойцы Сопротивления – ливанец и иракец. Они обороняли святыню и охраняют ее и поныне. Это был какой-то волшебный сюрр в хорошем смысле слова. Братья показали мне стену памяти с фотографиями их павших в боях с такфиристами товарищей, а также гостиницу, где была позиция игиловцев, обстреливавших мечеть Сейиды Зейнаб (мир ей) в попытке взять ее штурмом. А после они подарили мне бесконечно ценный и дорогой подарок – пакет с принадлежностями для намаза: двумя чадрами, куском зеленой ткани, мохуром и четками.

В разговоре речь зашла о русских. «Среди воюющих здесь российских военных много мусульман», — отметил один из моих собеседников, — «Они приходят сюда, читают намаз. Мы всегда рады им».

«Я люблю посещать Сейиду Зейнаб», — признался мне в Сирии один русский офицер, — «Там красивый мавзолей. Там спокойно – отдыхаешь душой. И иранцы очень хорошо поддерживают там безопасность».

Впрочем, отношения между русскими и силами Оси Сопротивления в Сирии – тема особая. И, оказавшись в послевоенном Дамаске хоть и ненадолго, я успела прочувствовать, насколько бредовыми являются инсинуации некоторых ангажированных горе-экспертов, вещающих про «взаимное недоверие», «вспыхивающие конфликты», «инциденты с перестрелкой» и «неизбежный конфликт» между русскими и иранцами, русскими и Хизбаллой в Сирии. Естественно, все это – не следствие невежества, это – целенаправленные информационные вбросы, источником которых, разумеется, являются израильские спецслужбы.

Россия, Иран, Хизбалла

Итак, в Дамаске я укрепилась в ощущении, что все вбросы про столкновения русских и иранцев в Сирии – вранье. Не скажу уж, какие у меня источники, но я ощутила взаимную теплоту и уважение при четкой субординации и разделении зон ответственности.

Сюда приезжает в зиярат множество матерей и вдов погибших бойцов Хизбаллы, их опознавательный знак – красный платок, наброшенный на плечи поверх одежды. Их много и в Старом городе, и в Сейиде Зейнаб (мир ей). Эти красные платки поверх черной чадры заметно выделяют их из общей массы паломников.

В день Ашуры в мавзолее ко мне подошла совсем старенькая ливанская бабушка в таком наплечном платке. Ей было лет 80, она была вся в морщинах, в цветастой деревенской рубашке и в платке узлом – и при этом очень светлая, открытая. Она стала дружелюбно говорить мне что-то на своем диалекте (а я владею только литературным арабским!), и, заметив, что я не понимаю, спросила: «Ирани?». Я на фусхе (классическом арабском) сказала, что я русская шиитка. Услышав слово «Русия», бабушка обняла и крепко поцеловала меня три раза. Она чуть не расплакалась. Это было очень спонтанно и очень искренне. Я не знаю, скольких сыновей она похоронила, сколько из них героически погибли в разных войнах, но я снова воочию увидела это шиитское отношение к русским – как к освободителям и спасителям от неизбежного и беспощадного такфиристского геноцида.

Не имея доступа ни к военным базам, ни к военным секретам, я, однако же, прониклась интуитивным ощущением, что иранцы, русские и Хизбалла не только смогли прийти к взаимному пониманию в Сирии, но и совместными (именно совместными!) усилиями выстроили в ней сложную, законспирированную, профессиональную и эффективную систему поддержания безопасности. А добиться подобных результатов в такой сложной и еще так недавно полыхавшей стране, как Сирия, можно только при хорошем уровне взаимопонимания и доверия. Поэтому все разглагольствования про то, как бы надавить на русских, чтобы они заставили иранцев уйти из Сирии, или как Иран и Хизбалла якобы недовольны российским присутствием – это чистой воды деструктивная вражеская пропаганда, цель которой – поссорить союзников Башара аль-Асада и вновь ввергнуть Сирию в хаос гражданской войны.

Никто не умаляет ни заслуг Сирийской арабской армии, ни стойкости президента Сирии – но сегодня Сирия подобна выздоравливающему больному или недоношенному новорожденному. Выживший младенец когда-нибудь не просто задышит сам, но и пойдет, и вырастет во взрослого человека – но, если он появился на свет раньше срока, какое-то время его обязаны продержать в кювезе. Точно так же, у выздоравливающего больного может возникнуть иллюзия, что он уже в состоянии вернуться к активной жизни – но это ошибка, чреватая скорым рецидивом болезни.

Сирия непременно сможет жить, развиваться и защищать себя без иностранного присутствия – в будущем, когда будет выработана обновленная модель функционирования государства, надежно защищающая страну от рецидива братоубийственной бойни. Но пока присутствие иностранных союзников Башара аль-Асада необходимо.

Когда эта необходимость отпадет – они уйдут сами. Об этом, собственно, неоднократно заявляли многие лидеры Оси, включая сейида Наср-Аллаха.

Ведь каждый хизбаллаховский солдат, подкармливая приблудившегося котика в запутанных переулках старого Дамаска, наверняка мечтает оказаться у себя дома, в Ливане, в кругу родных и близких…

Анастасия (Фатима) Ежова

Продолжение следует…