Арбаин-2019: каким был Ирак до коронавируса

Шествие Дня Арбаин – грандиозное мероприятие, ежегодно собирающее миллионы шиитов со всего мира – в этом году обречено не состояться из-за пандемии COVID-19. И, хотя Ирак объявил, что открывает квоту по 1500 человек от каждой страны, многие шиитские богословы рекомендовали верующим почтить сороковой день героической смерти Имама Хусейна (мир его) иным образом.

Это лишний повод вспомнить те благословенные времена, когда границы были открыты, а рейсов было так много, что авиабилеты стоили не так дорого. Именно тогда, осенью 2019 года, мы собрались в Кербелу и Наджаф на День Арбаин.

Для меня это была первая поездка в Ирак, который произвел на меня неизгладимое впечатление.

2019 год нещадно избил меня лицом об асфальт, и мне было жизненно необходимо духовно встряхнуться. Всевышний смилостивился надо мной и внезапно подарил мне поездку в Сирию в составе официальной делегации из депутатов и дипломатов, но главным в ней для меня стали не депутаты и даже не Башар аль-Асад, а посещение Сейиды Рукайи и Сейиды Зейнаб, мир им, за оборону которых от террористов было пролито столько крови.

В октябре я собиралась в Кум и Мешхед на Арбаин, а потом – на Киш, и вдруг моя подруга Вика, которая с русским мужем живет и учится в Куме, говорит мне: «А мы тут с Микаилом в Кербелу собираемся, ты поедешь с нами?»

Ну, о чем вопрос?

Как мы, огромная толпа шиитов, получали визы в посольстве Ирака в Москве, как я ее выгрызла в канун отлета – это история, достойная отдельной статьи, и мы отчасти прошлись по этой теме в беседе с Азизом Мехтиевым на канале «Ось Сопротивления» в YouTube.

Опустим чернуху про мерзкого таксиста из аэропорта Имама Хомейни, который не слышал про такое чудо техники, как навигатор, хотел выбросить меня посреди студгородка в 3 ночи в Куме и содрал дополнительно 50 туманов. Иранцы – отзывчивые и добрые люди в массе своей, но на таксистах природа отдохнула.

Мы собирались в этот зиярат, как участники «Последнего героя» на остров без благ цивилизации. Никаких чемоданов, никаких гостиниц с ванными и ресторанами, хождение пешком на 40-градусной жаре, ночевка в палатках, из достижений прогресса – вай-фай и автобус, вещи – в рюкзак за спиной. В общем, это как война, разве что там не стреляют.

Это будоражило и пугало одновременно.

Автобусы отправлялись из Кума в 11 вечера, и после вечернего намаза мы докупали маски, средства гигиены и носки в ТЦ напротив мавзолея Фатимы Маасумы, мир ей.

ТЦ сам был достопримечательностью из-за бума басиджевской и прочей военной атрибутики. Черные арафатки, ксировская форма, фуражки с Касемом Сулеймани – праздник для глаз.

Я купила огромный черный рюкзак с надписью «Дорога в Кербелу», а в хипстерский рюкзак с котами мы сложили средства гигиены. И – рванули в иранскую ночь…

Автобусы (их было два) были неуютные, холодные, с жесткими сиденьями – однако всю ночь мы проспали.

Наутро мы вышли к палатке-мукебу, где проезжающим мимо паломникам предлагают чай и еду, чтобы почистить зубы в придорожном туалете (а в Иране они чистые) и перекусить.

Когда я полудохлая, при полном непараде, в мятой дорожной чадре, стоптанных кедах (нам сказали надеть все самое старое и драное) выползала с зубной щеткой на воздух Божий, какой-то мужчина из автобуса спросил, не ханум ли я Ежова, и что он видел меня в фильме Мохсена Эсламзаде. Как он опознал меня во мне – загадка.

Потом мы проезжали знаменитые места иранской боевой славы. Ахваз, река Арванд, Шаламче – даже у меня, русской, колотится сердце от этих названий. Дорогие мне люди, сыгравшую важную роль в моей жизни, воевали на той войне совсем еще мальчиками.

До иракской границы нам пришлось идти 5 км пешком в 12 дня под палящим солнцем, и альтернативы не было. Девушки брали омовение в разбитых рядом мукебах, едва прикрываясь чадрами, как шторой, из пластиковых бутылок. Некоторые с непривычки были близки к отчаянию, боясь не выдержать таких жестких условий.

Было такое чувство, будто на голову надели раскаленный обруч, который ее неумолимо сдавливает. Наконец, сбоку показались хлипкие туалеты с рукомойником на открытом воздухе, за завесой. Я сняла чадру и платок, подставила голову под ледяную воду, омыла ею грудь, шею, руки — и вновь почувствовала себя условно живой.

Вдоль дороги в ряд выстроились мукебы. Всюду была военная, басиджевская, ашуринская атрибутика, фигуры Касема Сулеймани и Мохсена Ходжаджи, которому игиловцы отрезали голову. Гремела траурная музыка. Маленькие мальчики заботливо предлагали нам воду и чай, опрыскивая нас холодной розовой водой, под которую я с удовольствием подставлялась. Еще я лила воду из бутылки прямо на голову.

Если нам было так тяжко, что сказать о караване Имама Хусейна (мир ему), который язидовские головорезы отсекли от воды на несколько дней, оставив их под палящим солнцем?

Мы, меж тем, подошли к пограничным КПП. В 4 дня солнце уже так не жгло – и мы были счастливы усесться в тени прямо на землю, распластав на ней свои покрывшиеся пылью чадры.

Мир тебе, Ирак!

То, что Иран и Ирак – это две разные страны, мы буквально носом прочувствовали, едва перейдя границу.

Если бы воспоминания были свежими, я бы сейчас ударилась в живописное и изобилующее смачными деталями сопоставление отдраенного до блеска Ирана с утопающим в грязи, разрухе и мусоре Ираком, но! Наверное, это было бы слишком жестоко по отношению к Ираку, учитывая его историю в 20 веке.

Ирак похож на глубоко психотравмированную женщину, которая десятилетиями жила с мужем-деспотом (как сейчас модно говорить, абьюзером), который избивал, унижал ее, обложил тотальными запретами, силой заставлял делать аборты, даже на поздних сроках; потом на их дом напали до зубов вооруженные бандиты, которые разгромили все внутри, вынесли золото и валюту, повесили мужа-тирана в темном вонючем чулане, а саму женщину избили цепями и ногами; в довершение она была изнасилована группой – да, той самой, которая запрещена в РФ.

На ее глазах ее многочисленных сыновей пытали, истязали, растворяли в кислоте, гнали их на братоубийственную войну, а несогласных – подвешивали на дыбу, прокручивали сквозь промышленные мясорубки, резали им головы и сжигали их в клетках. Но она оказалась очень сильной, не сломалась, эта женщина, потому что умный мужественный человек из соседней страны протянул ей руку помощи, а ее повзрослевшие сыновья признали в нем главного, взяли в руки оружие и желтые флаги – и защитили ее. За это его, собственно, и убили — и она очень сильно плакала по нему, чужому мужу, отцу и сыну.

Именно через эту призму и надо воспринимать весь треш, который может резануть глаз в Ираке.

Когда мы въезжали, Ирак уже полыхал в огне протестов, начались антииранские провокации, и наша иранская группа изменила маршрут: мы посетили Кербелу прежде Наджафа, а должно было быть наоборот.

Мы 12 часов ехали до границы и еще 12 часов – до Кербелы, но ради посещения Имама Хусейна (мир ему) можно было вытерпеть и такую дорогу…

Перейдя границу, мы вышли на переполненную людьми трассу, куда подъезжали заказанные разными группами автобусы. Флаги, группы, суматоха, гам, пыль, визг клаксонов — и потрясающей красоты розово-пунцовый закат, легкой дымкой ложащийся над одуревшие от дневного зноя пустынно-каменистые горизонты южного Ирака.

Подогнали нам раздолбанный, но уютный микроавтобус, где мне посчастливилось сесть около окна, из которого было удобнее рассматривать Ирак.

Вдруг разгоряченный мужик в белой галабийе стал почем дури колотить руками в двери автобуса. Вика испугалась, что вот он, запрещенный в России ИГИЛ. Но оказалось, что он просто хотел угостить нас вкусными лепешками с мясом.

С правилами нас ознакомили заранее: не есть ничего без термической обработки, воду пить только из специальных герметичных котейнеров, похожих на упаковки из-под йогуртов, постоянно протирать руки санитайзером, носить защитные маски или респираторы. Какие знакомые правила, не правда ли?

В Кербелу мы приехали в 5 утра, перед утренним намазом. Издалека сиял огненно-желтый купол храма Абу-ль-Фадля Аббаса (мир ему), и казалось, что до него рукой подать. Как выяснилось, это была иллюзия.

Мы остановились в самом простом мукебе – матерчатом шатре: мужчины – налево, женщины – направо.

Кто пугал нас иракскими туалетами, видимо, никогда не ездил в плацкарте Москва-Благовещенск. Поутру все оказалось не так страшно: вооружившись средствами гигиены (у нас их был целый рюкзак), можно было сохранять чистоту тела, благо в каждом туалете был привычный для мусульманских стран шланг с водой, а с учетом иракской жары можно было мыться под хлипким душем даже чуть теплой водой.

Счастливая от этого открытия, я вздремнула днем прямо в линзах и одежде, не считая снятых платка и чадры. На ум пришел тогда еще живой Касем Сулеймани – все это напоминало аскетичные фронтовые условия. Подумалось, что так они тут жили с бойцами иракских ополчений.

Впрочем, наши привыкшие к чистоте и комфорту иранки отнеслись к этому месту с брезгливостью, оправданно испугавшись инфекций, ведь до нас там ночевали толпы. И после обеда мы перебрались в новое место – иранскую хусейнийю, совмещенную с библиотекой, принадлежащую посольству ИРИ…

Перебравшись в иранскую хусейнийю, мы провели томный день, по очереди принимая душ и ужиная в доме живущей по соседству иракской семьи. Для иракцев приглашать домой паломников – обычное дело, но с этой семьей вышел один неприятный эпизод, о котором я расскажу потом.

Бейне-ль-Харамейн

Ближе к 10 вечера, когда толпы паломников чуть поредели, большой группой примерно из 10-15 женщин мы двинулись в сторону усыпальниц Имама Хусейна и Абу-ль-Фадля Аббаса (мир им).

Они находились куда дальше, чем это представлялось визуально. Мы шли извилистыми плохо асфальтированными и замусоренными дорогами, сверху накрапывал теплый дождь, из-за которого огромный золотой купол казался чуть размытым, и всюду громоздились друг на друга мукебы, возле которых бойкие молодые иракцы предлагали нам чай – иракский или иранский.

Иранский чай (уж не знаю, за что этот пресный окрашенный в цвет чая кипяток обозвали иранским) мне не понравился, а вот иракский чай был хорош – терпкий, крепкий, с корицей и другими ядреными специями.

Раньше мне думалось Кербела и Наджаф – это что-то очень похожее на Кум и Мешхед, ну или по крайней мере – на Зейнабийю и Сейиду Рукайю в Дамаске (мир им). Это была иллюзия! В Ираке все было другим даже по сравнению с Сирией: другой воздух, другие запахи, другие люди, другие улицы, другие звуки, другие порядки, заставлявшие то и дело неуютно поеживаться и быть начеку, ибо тревожное ощущение чужого неизученного пространства, напрочь отсутствующее в расслабленном, чистом и свободном от крупного криминала Иране, в Ираке буквально свербило изнутри, несмотря на радушие иракского народа.

На рамках металлоискателей на входе в святыни была пугающая давка, но дальше толпа рассеялась.

Мы стояли перед главной святыней всех любящих Семейство Пророка (с), уступающей по значимости лишь Мекке и Медине, в сияющей пурпурно-красным и огненно-золотым цитадели героев Ислама, в колыбели всех его мучеников и революционеров, в сакральной точке сборки, объединяющей нас всех – от мамы в черной чадре с малышом в зеленой повязке на лбу до Касема Сулеймани и сейида Наср-Аллаха – в грандиозную религиозно-политическую общность.

Это рождало в душе ужас и восторг, трепет и гордость, тревогу и эйфорию…

Мы стояли у порога храма Абу-ль-Фадля Аббаса – сводного брата Имама Хусейна по отцу, Имаму Али (мир им).

В сражении при Кербеле Абу-ль-Фадль прославился тем, что пытался принести воду из Евфрата в осажденный отрезанный от воды лагерь Имама Хусейна (мир ему). Враги настигли героя и отрубили ему руки. Тогда он сжал бурдюк в зубах и попытался пронести его так. Но бурдюк прострелили стрелами, а Абу-ль-Фадля убили.

Его усыпальница стоит прямо напротив гробницы Имама Хусейна (мир ему), аллея между ними называется Бейне-ль-Харамейн («между двумя храмами»).

Сдав обувь в камеру хранения, мы разделились на мелкие группы. Со мной была иранская девушка Саба из Западного Азербайджана, студентка кумского женского университета «Джамиату Захра (мир ей)». Эта высокая и совсем молодая девушка в черной чадре запомнилась мне еще при переходе границы. У нее был большой черный рюкзак, к рюкзаку был заботливо приколот черно-зеленый басиджевский платок, а к ней – портрет Рахбара и Касема Сулеймани. Она была очень трогательная и чистая.

Мы крепко держались с ней за руки, чтобы нигде не потеряться, словно родные сестры. И, стоя у порога, наслаждаясь торжественным холодком от кондиционеров и экспрессией ярких красок – желтой, черной, пурпурно-красной – мы в голос читали «Зиярат Ашура», «Дуа Алькама», Зиярат самого Абу-ль-Фадля и «Зиярат Арбаин».

В этом и заключался этот особый вкус глобального исламского и шиитского братства: нас с ней соединил только миг, я ничего толком не знала о ней, она – ничего обо мне; мы были из разных стран, из разных народов, из разных культур, но, взявшись за руки, в тот вечер мы стали неразделимы. Однако этот ее замечательный рюкзак сам за себя говорил о единстве наших политических взглядов.

Вспомнилось вдруг из юности: «Пусть моя кровь вольется в кровь Партии, и мы станем единым телом. Да, Смерть!»

Наджаф, цитадель Льва Аллаха

Когда мы вернулись из комплекса Бейне-ль-Харамейн, потянулась какая-то невнятная тягомотина.

У храмов собиралось все больше и больше паломников, а нас, женщин, больше никуда не выпускали руководители группы. Вплоть до того, что, когда мы с Викой обнаружили пропажу моей зубной щетки, нам не разрешили в 11 дня пройти по нашей же улице 5 минут до аптеки, которая располагалась на углу.

«Здесь вам не Иран, девушки. Остановится машина, и, увидев ваши светлые славянские лица, вас средь бела дня затолкают внутрь и увезут в халифат. Да, тут до сих пор есть такая опасность».

Вика была вся на взводе, она вспыхивала от всего, как спичка, что в условиях Ирака в принципе было не удивительно, но в ее случае этому имелось особое объяснение. У нее появились странные симптомы, которые после возвращения в Кум оказались беременностью – и, слава Богу, на свет уже благополучно появился Микаил, сын Микаила, который тогда пребывал в зародышевом состоянии.

В Багдаде полыхали протесты, начались антииранские провокации, обстановка накалялась. Никто не знал, чем это закончится, и не закроют ли границы с Ираном, и сможем ли мы вовремя вернуться.

Вдобавок к этому ночью грабанули наших мужчин. К женщинам они войти постеснялись (есть предел беспределу), а у мужчин унесли сумку с паспортами и деньгами. Паспорта выкинули в канаву, и их потом нашли, но новообратившиеся финны-шииты из нашей группы были в полном шоке, что их бесстыдно обворовали в таком святом городе, собрали вещи и уехали.

Мы, женщины, тоже стали думать, что делать, учитывая тающие шансы вновь попасть в мавзолеи. И одна из нас, ханум Гарави, предложила отличное решение проблемы: ее старший сын учился в Наджафе, у них там был дом и друзья, и быстро собралась большая группа смелых и волевых женщин с детьми, решившая арендовать автобус и дернуть туда…

В Наджаф мы приехали ночью, и, выгрузившись из хлипкого автобуса, долго-долго шли пешком с рюкзаками наперевес, боясь упустить из вида одного из немногих наших мужчин, который вел группу за собой в намеченное для ночлега место.

Мы не знали, что это за место, а все вокруг ужасало контрастами. Множество новых отелей, возведенных иранцами, соседствовали с пыльными матерчатыми мукебами, где на матрасах спали голопятые индийские и пакистанские паломники, а на входе дымились чайники и ароматные шашлыки.

Было видно, что это большой, важный, активно строящийся город, один из двух главных центров шиитского знания – но удручающая неухоженность и послевоенная разруха и здесь бросалась в глаза. И – контрапунктом – огненно-лимонный золотой купол усыпальницы Имама Али (мир ему), Льва Аллаха, отважного воина, справедливого правителя, великолепного поэта и оратора, грозы воров и коррупционеров — и друга сирот и обездоленных.

Этот купол был столь величественен, что в лучах его света меркла любая грязь, любая разруха, любой хаос, любая неустроенность.

Помню, как девушка-китаянка (или японка?) из нашей группы встала напротив улицы, ведущей к храму, и принялась читать Зиярат «Амин Аллах» в голос. Она плакала от нахлынувших чувств и не могла остановиться.

Нас, однако, не на шутку волновало, где состоится наш ночлег. Мукебы с индусами не внушали оптимизма, хотя умом мы понимали, что это тоже любящие Имама Хусейна (а), заслуживающие уважения уже только за это. Но окунуться в реалии индийского быта мы были не совсем готовы морально.

Мы вышли на берег и стали подниматься по ступенькам. Сквозь черноту ночи чуть поблескивал Евфрат. Мы свернули в частный сектор, где не асфальтированные улочки плутали меж белых арабских домов.

Хвала Аллаху, ночлег нас ждал в уютном, гостеприимном доме, уставленном стеллажами с книгами. В нем жил молодой иракский ученый с семьей, приятный человек, с радостью принявший иранскую группу. Разговоры за чаем затянулись до 4-5 утра. А главным бонусом стал прекрасный, чистый домашний туалет и душ с горячей водой, которым мы по очереди насладились…

Уже ранним утром мы собрались к гробнице Имама Али (мир ему), которая располагалась поблизости от радушно принявшего нас дома.

Солнце припекало, а около мощных ворот уже было не протолкнуться от групп паломников. Мы даже не смогли попасть во внутренний двор. Рядом со святыней традиционно выстроились торговые ряды, где продавали клетчатые черно-зеленые, черно-желтые и черно-бордовые платки, домашние светлые чадры для намаза, четки, перстни с разноцветными камнями – и агатом и бирюзой, флаги и другую шиитскую атрибутику.

После обеда наши молодые девочки из «Джамиату-Захра (мир ей)» все же решили рискнуть и отправиться в знаменитый пеший ход от Наджафа до Кербелы, несмотря на неспокойную обстановку в стране. Пусть Аллах примет их зиярат!

Другие женщины с детьми стали собираться в Кум, предварительно заехав в Куфу. Но до этого мы еще раз перебрались в новое место: дом ханум Гарави из нашей группы, где жил ее сын, учившийся в Наджафе. Этот дом находился чистом квартале, похожем на иранский, за шлагбаумом.

Ночью мы с ханум Гарави и ее сыном втроем дернули в усыпальницу Имама Али (мир ему), взяв такси. В час ночи нам повезло больше: народу было по-прежнему много, но мы прошли внутрь.

Двор поражал своими размерами, соотносясь с масштабом личности Имама Али (мир ему). Мавзолей сиял в ночи серебристо-рубиновым отсветом, и одни лишь мощные золотые минареты символизировали многое: и духовную вертикаль, и справедливую власть, и мужскую харизму, и боевую славу, и силу слова, и достоинство, и величие, и трагизм, и устремленность к героической смерти.

Очень много смыслов и символов сплеталась воедино в этом величественном комплексе, сверкавшем в угольно-черной иракской ночи, разрываемой сонмом гортанных мужских голосов, поющих траурные песнопения, и мерным звуком ударов мужских кулаков в грудь…

Возвращение в Исламскую Республику

Наш зиярат неумолимо близился к завершению, но в последний день мы решили зарулить еще и в Куфу.

Солнце палило, вода из пластиковых стаканчиков не сильно охлаждала, а перед азаном зухр вокруг Мечети Куфы уже было такое столпотворение, что мы судорожно держались друг друга, чтобы не потеряться в потоке таких же черных чадор, как наши.

В мечети Куфы во время утреннего намаза был вероломно убит Имам Али (мир ему) – убит отступником, предателем, проклятым Ибн Мульджамом, ударившим в спину главному защитнику бедняков и обездоленных во время тактического перемирия, заключенного Имамом по итогам войны Сиффин для перегруппировки сил.

Там же похоронены такие герои восстания Кербелы и сподвижники Имама Хусейна (мир ему), как Муслим ибн Акиль и Хани ибн Урва.

Прочитав дневные намазы, мы быстренько вернулись в дом хануми Гарави и стали собираться обратно в Иран.

Красное солнце клонилось к закату, жара заметно спала, и из окна мы видели, как паломники под черными, красными и зелеными флагами идут пешим ходом из Наджафа в Кербелу, а в придорожных мукебах им заботливо предлагают чай.

Вечерние намазы мы прочитали в навороченном мукебе – аж целом здании в два этажа, а не хлипком шатре. Нам сказали, что это мукеб, который «держат» ширазисты – противники идей имама Хомейни, Исламской революции и смешения шиизма и политики в принципе.

По характерной атрибутике было заметно, что они тоже имеют в Ираке достаточное влияние наряду с Аль-Хашд Аш-Шааби (Силами народной мобилизации).

Вероятно, это они подзуживали антииранские настроения в среде протестующих.

Сгущалась ночь, на горизонте полыхало зарево пожарища, а мы двигались в сторону Ирана.

И вот он – КПП Мехран. Мы пересекли его под сенью полуночной прохлады. Портреты имамов Хомейни и Хаменеи, иранские флаги. Мы – в Исламской Республике!

Анастасия (Фатима) Ежова